Жизнь, как один день
Воспоминания, воспоминания… Кто ими управляет, почему приходят именно эти, а не другие, и почему именно сегодня?.. Вот и сейчас почему-то вспомнилось то, что произошло почти сорок лет тому назад…
Он шёл на работу, как обычно, через Баташовский парк. Не первый год знал он эту дорогу, всё было знакомо, и внимание отвлекалось только на что-то новое. Вот и сейчас ранним весенним утром, когда снег уже сошёл и светило солнце, на фоне свежего умытого апрельского неба из набухших почек проклёвывались ярко зелёные молодые листочки. Он шёл, любуясь этой приятной новизной.
И, вдруг, он услышал голос. Нет, нет, не подумайте, со здоровьем у него всё было в порядке. Да и раньше этого никогда не было, может быть, только пару раз во сне. Голос и голосом-то назвать нельзя было. Это была, скорее всего, мысль, но очень сильная, яркая и захватившая всё его существо. Единственное, что отличало эту мысль от других, было обращение к нему по имени.
«Иннокентий, ты должен стать писателем! – зазвучало в нём. – Ты должен стать писателем!»
Он невольно содрогнулся от повелительности этой несколько раз повторившейся мысли. На всякий случай даже оглянулся – не шутит ли кто. Но в парке, по-утреннему пустынном, никого не было, кроме нескольких далёких прохожих, также как и он спешащих на работу.
«Легко сказать, стань писателем!.. А о чём я буду писать?..»
Нужно сказать, что мысли его вот уже несколько лет как вертелись только вокруг того, где бы заработать денег. Молодая семья, ребёнок, жена получает гроши… На жизнь их зарплаты явно не хватает.
Нет, конечно, способности и склонность к писательству у него есть, и есть о чём писать. Но Иннокентий прекрасно представлял, сколько труда и времени отнимет у него писательская работа, и то, как тяжело будет пробиться в советской системе, чтобы тебя увидели и напечатали. А деньги нужны уже сейчас, сегодня и завтра, чтобы кормить семью.
На асфальте то там, то тут были лужицы, и приходилось их всё время обходить, чтобы не забрызгать хорошо начищенные ботинки и выглаженные брюки. Отвлёкшись на очередную лужу, он услышал пение птиц. Они уже вовсю заливались, радуясь восходящему солнцу, весне и новому дню. «Да, и как не радоваться, если Бог им всё подаёт, что необходимо для жизни безо всякого труда с их стороны…» - подумал Иннокентий.
Мысли его снова вернулись к тому, что его только что так потрясло. «Да, у меня есть способности и желание писать. Но писать придётся в стол, так как я максималист и говорить неправду не смогу. Может быть, ни одна живая душа никогда не увидит мои труды. Кроме того, нужно будет работать, и семье уделять время, и ребёнку. По ночам что ли писать? Да хоть и по ночам, но скрыть от домашних не удастся. Всё равно найдут, как мать нашла в своё время дневник. И поднимут шум, будут пилить: что, мол, делаешь, о семье подумал, на что тратишь время и силы?»
Он не заметил, как дошёл до проходной. Народ уже торопился пройти турникеты, так как до начала рабочего дня оставалось только пять минут.
В отделе всё было, как обычно. Кто-то уже сидел за кульманом, несколько сослуживцев, сбившись в кучку, что-то весело обсуждали, несколько женщин вертелись возле зеркала, друг из-за друга поправляя свои причёски, соседка испытующе глядела в маленькое зеркальце, нанося последние мазки ярко красной помадой. Всё было, как обычно, и в то же время он чувствовал присутствие чего-то иного, непривычного, постороннего. И он понимал, что это было не вовне, а в нём самом.
Но работа взяла своё. Нужно было срочно доделать чертёж для начальника бюро. Он уже два раза с утра подходил, испытующе глядел то на кульман, то на него, и, ничего не говоря, отходил. Это молчание было опаснее, чем любые слова. Задание могли передать другому, а его внепланово отправить в деревню на сенокос. Несмотря на то, что он недели две тому назад вернулся с прополки свеклы.
Работу свою Иннокентий не любил. Да и получал он за неё, как молодой специалист немного – сто двадцать пять рублей, как говорили, «грязными», и небольшую квартальную премию. Но это всё же, какие-никакие, деньги. А, если писать, пусть и в стол, то, когда найдут «правду», могут и безработным сделать… Вот если бы мать тогда не нашла дневник, и родня не подняла шум на весь дом и по телефону по поводу написанных там нескольких мыслей... Наверняка его взяли на заметку. А если это будут рассказы, повести, романы, стихи, что тогда?
Мысли всё вертелись вокруг да около мучившей его темы и не давали сосредоточиться на чертеже. В отделе стоял невыветриваемый запах канцелярии, запах старых, хранящихся годами бумаг, папок, книг, запах металлических частей кульманов, старой мебели, запах еды. Многие, особенно семейные женщины, приносили её из дома и обедали на рабочем месте. Всё это вместе с запахами дыхания, тел, парфюмерии, косметики, с запахом тараканов годами впитывалось в стены, обои и потолок. И никакими средствами невозможно было это удалить.
- Рамаданов, как продвигается дело с узлом паронагревателя? – неожиданно раздался над ним голос начальника бюро, Николая Яновича.
- К выходным обязательно закончу…
- Иннокентий, - голос начальника приобрёл тёплые отеческие интонации, что было очень плохим признаком, - ты должен был закончить чертёж ещё к прошлым выходным. К тому же, наверняка, у тебя, как всегда, будет куча ошибок, которые придётся исправлять. И нет гарантии, что при их исправлении не будет сделано новых… А, может, в колхоз, а, Рамаданов, вместо Кузнецова?
В колхоз ему ехать очень не хотелось. Снова эта тяжёлая физическая работа по десять часов в день, проживание в кишащей мухами и мышами вонючей комнате, отсутствие возможности нормально помыться…
- Николай Янович, буду оставаться после работы и к среде постараюсь сделать.
- Ну, смотри, постарайся, чтобы к выходным проверить и закончить!
- Ладно…
Он отогнал подальше мешавшие работе мысли и, взяв карандаш, пододвинулся к кульману.
Но мысли его крутились вдали от работы. «Как бы хорошо сейчас сидеть где-нибудь, желательно в деревне, на природе, или в городе в садике своего дома в беседке, или, на худой конец, просто в отдельной комнате, и писать, писать, писать... Сколько идей, мыслей, образов в голове… И всё пролетает, утекает в небытиё. Пойти покурить что ли?»
В курилке никого не было кроме одного незнакомого сухощавого выше среднего роста длинноволосого парня.
- Иннокентий, - представился он.
- Александр… Ну, как работается, довольны?
- Да, так себе, - не стал откровенничать Иннокентий.
- Тут организуется хозрасчётный пуско-наладочный участок в тресте «Сельхозмонтаж». Сто восемьдесят плюс премия ежемесячная сорок процентов. Командировочные, опять же, два сорок в день. Можно в месяц на одних командировочных сэкономить рублей тридцать. Итого, всего вместе будет рублей двести восемьдесят. И квартальная премия, если объект в срок сдаётся.
У Иннокентия заискрились глаза. «Боже мой, в два раза больше, чем я получаю сейчас, - подумал он. - Денег на всё хватит: и одеться всей семье, и магнитофон купить, и питаться нормально, то есть, жить, не отказывая себе ни в чём».
Он закурил вторую сигарету. Александр, последовав его примеру, тоже достал пачку. За окном во всю светило солнце, но кое-где по углам двора ещё белели грязные клочки снега. Почки вербы, что росла у самого окна, уже сильно набухли, готовясь выпустить на свет Божий пушистые светло серые комочки…
- А где это? – задумавшись, произнёс Иннокентий.
- Могу дать вам телефон знакомого, он там главным инженером работает.
- Давайте, - он достал записную книжку и, положив её на подоконник, записал телефон.
В отдел идти уже было незачем, так как вот-вот должен был начаться обед. Поэтому они направились сразу в столовую, и пришли туда чуть раньше, когда там было ещё мало людей.
- А где вы, Александр… - начал, было, Иннокентий, но тот перебил его.
- Давай на ты, ну, что мы будем…
- Давай.
- Где я работаю, ты хотел спросить?
- Ну, да.
- В технической библиотеке.
- Так там же копейки платят! – не сдержался Иннокентий.
- Да, сто десять.
Подошла их очередь в раздаточной. Сегодня на завод прибыла комиссия из министерства, и выбор блюд был необычно богатым, да и сами блюда отличались, прямо скажем, изысканностью. Каждый взял себе, что хотел: Иннокентий, пользуясь случаем, - чечевичный суп, плов и компот, а Александр, как обычно - котлету с картошкой и чай.
Они сели за столик у окна. Столовая была на втором этаже и перед ними была верхушка заводской стены, за которой была видна дорога и далее до самого горизонта ещё светло-серое, пока ещё не зазеленевшее поле.
Александр полез в карман за носовым платком, и на пол упал листок.
- У тебя листок упал, - сказал Иннокентий.
Александр поднял и, занимаясь платком, положил листок на стол. Иннокентий взглянул на листок и увидел начисто переписанный мелким аккуратным почерком стих.
- Это что, стих? – для чего-то спросил он.
- Ах, да… - растерялся Александр.
- Переписал понравившийся?
- Нет… Сам пишу, - нехотя ответил он.
- Давно?
- Да, порядочно…
Они молча ели, один чечевичный суп и плов с бараниной, а другой свою котлету с картошкой. Видно было, что Александр растягивал процесс еды, чтобы не закончить обед раньше Иннокентия.
- А ты пойдёшь работать в пуско-наладочный? - наконец, спросил Иннокентий.
- Нет.
- Почему?! Такие деньги и главный инженер знакомый? Я думал ты меня с собой приглашаешь…
- Я там не смогу писать…
Когда они закончили обед, у раздаточной стояла большая очередь. Все столики в столовой были уже заняты, и народ, живо переговариваясь и смеясь, дружно стучал ложками и вилками, отдыхая после однообразной работы. В коридоре они расстались и разошлись по своим отделам.
Иннокентий пришёл к себе, сел за стол, достал из кармана клочок бумаги с телефоном главного инженера, бережно переписал его в записную книжку и положил её на своё привычное место – в левый нагрудный карман пиджака.
Но через некоторое время он, немного поколебавшись, снова достал записную книжку и, подойдя к телефону, стоявшему на тумбочке у входа, набрал номер…
- Здравствуйте! Мне Ваш телефон дал Александр. Вам ещё нужны инженеры на пуско-наладочный участок?.. Да, да… Я согласен. Когда к вам можно подойти? Так… записываю… Хорошо. До свидания! - сказал Иннокентий и положил трубку.
И вдруг он услышал, как кто-то громко и тяжело вздохнул. Иннокентий оглянулся, но в отделе никого не было…
… Прошли годы. За это время Иннокентий сменил много мест работы. Не потому, что у него не получалось. Нет, напротив, он везде поднимался по служебной лестнице и хорошо зарабатывал. Просто ему всё быстро надоедало. И добившись успеха, он переходил на новое место в поисках впечатлений. Дома Иннокентий не сидел, сложа руки, а брался то за одно, то за другое. Со стороны могло показаться, что он ищет, чем бы занять себя в свободное время. А вот писать он так и не стал…
И вот однажды, когда возраст берёт своё, у Иннокентия началась бессонница. Пить снотворное он не хотел, а народные средства плохо помогали. Несколько ночей он слонялся по квартире среди полок с книгами, сидел на балконе, даже гулял по улице возле дома. Сегодня он тоже стоял на балконе и вглядывался в чистое ночное небо, сплошь усеянное звёздами. Ни о чём не думалось, но на душе было какое-то немного тревожное ожидание, словно душа его чего-то ждала.
Так он стоял и смотрел, заворожённый звёздами, которые переливались перед его взором всеми цветами радуги. И, вдруг, внутри зазвучал тихий-тихий голос.
«Иннокентий… Иннокентий, до каких пор ты будешь бежать от самого себя? До каких пор не будешь слушать?..»
«Что я должен делать, Господи?» - почему-то именно так молча вопросил он.
Но голос ничего не сказал. Вместо ответа на Иннокентия нахлынуло воспоминание, как он много лет тому назад ранним весенним утром шёл по Баташовскому парку на работу, когда услышал тот же голос и те незабываемые слова. Было такое ощущение, что между тем утром и этой ночью прошёл всего один день.
Иннокентий зашёл в комнату и сел за стол. «Жизнь, как один день … - подумал он, зажёг настольную лампу и достал тетрадку. – Отныне я буду писать, используя для этого каждую свободную минуту моей жизни!»
