Арсенал инфо - Город Тула

Не стоит вмешиваться в Божий промысел

Врач от Бога. Выдающийся ученый. Невероятно харизматичная личность. Человек недюжинного ума и больших открытий. А еще поэт и писатель. И это все о нем – Александре Хадарцеве. Наш разговор получился долгим и непростым. И назвать его интервью в полном его понимании нельзя.

Искусство вероятности

– Мы хотим познакомиться с человеком за короткий срок. У нас отпущено по нормативам энное время на осмотр больного: больше половины сведений о диагнозе врач получает при непосредственной беседе с пациентом. Анамнез – это история его жизни. И вот здесь врач выступает в роли следователя. Он должен уметь так поставить вопросы, чтобы найти в ответах истину. И зачастую после такой беседы диагноз уже становится ясным.

Говорят, сейчас нет врачей мыслительного уровня, как Боткин, Захарьин. Но история-то известна: как они мыслили, есть их опыт. И все наши техники, технологии служат для того, чтобы нивелировать эту разницу между гигантами мысли, которых не так много вообще, и теми врачами, которые работают непосредственно с больными.

Конечно, для общения с больным нужно время. И у меня на первоначальный прием уходило не менее полутора-двух часов, за что меня все время в областной больнице ругали. С пациентом надо беседовать. Конечно, опыт позволяет сократить это время. Параллельно с вопросами ты еще и смотришь на человека и получаешь информацию из увиденного. Известный английский терапевт Ослер написал так: «Медицина – это наука неопределенности и искусство вероятности». И вот мы должны изо всей массы информации, которая есть, выбрать ту, которая нужна. Это, правда, очень сложно.

По пациентам скучаете?

Очень! А первое время вообще не мог.

Особенности национальной науки

– Титулы, награды – не это главное. В свое время я поставил перед собой задачу – в год не менее шести монографий, и я каждый год их выпускаю. Накапливается столько материала, что его сложно уложить именно в такие рамки. Но любая работа – коллективный труд друзей, соратников, учеников. Они работают в разных концах страны. Финансовых взаимоотношений у нас нет, есть главные – научные. Допустим, мне надо провести исследование, а у института минимальное оснащение, у нас фактически ничего нового за последние годы не куплено. Я звоню своему ученику или коллеге: надо провести такие-то исследования! Пожалуйста! И если он меня просит о чем-то – пожалуйста. И такой взаимовыгодный обмен возможностями – на сегодняшний день единственно возможный способ выжить. Иначе бы у нас науки не было бы.

Наука у нас существует вопреки, а не благодаря?

Абсолютно правильно! Хотелось бы, чтобы то же Сколково и прочие проекты превращались в реальные вещи. Но когда я попытался туда обратиться с просьбой помочь в проведении исследований, шепотом оттуда спросили: сколько?

В 90-е годы я был в президиуме Совета народных депутатов. И тогда мы думали, как изменить жизнь к лучшему. Были надежды, что с приходом демократии все изменится. Разработали программу «Здоровье Тульской области»: мы посчитали, что на внедрение простых, но нужных вещей надо было всего около двух миллионов рублей. Пользуясь своим статусом, я послал письмо Черномырдину. Он видел наши приборы на одной из выставок в Питере, а потому сразу написал резолюцию: «Немедленно внедрить!» Когда бумага дошла до министра финансов, тот… прислал в Тулу гонца с требованием – 20 процентов наличными. Я сказал: нет! Как я могу государственные деньги отдать? Я был искренне возмущен, так как столкнулся с этим впервые. И в итоге деньги отправили в другой регион. Тула не получила ни копейки. Это было только начало…

Все сейчас ждут откатов… И мне это настолько ненавистно! Сначала цифры были скромные – 25 процентов, потом стали 50, сейчас откаты 80 процентов! Разве можно в таких условиях работать? И все знают об этом, сверху донизу. Но таковы особенности национальной науки – фильм такой можно снимать. Только не комедию, а драму.

Но где бы я ни был, в том числе за рубежом, как ни странно, на ведущих позициях – люди из России. Один мой ученик защитился и уехал в Израиль. Для того, чтобы одну идею воплотить, ему дали крупнейшую лабораторию, которую он возглавил. А здесь тысячи идей, но реализация очень и очень низкая. У меня ряд разработок, с которых я начинал еще в 80-е годы…

Но вас же наверняка звали и зовут за рубеж!

Во-первых, возраст не позволяет.

Это сейчас возраст, а раньше?

Даже раньше мыслей уехать не было. Может, и была бы такая мысль, если бы не наследие прошлого, когда нас не учили языкам. Языковой барьер мешает до сих пор. Но есть и другие, более серьезные обстоятельства.

Я в Тульскую область приехал по окончании вуза в 1966 году, и с тех пор я туляк. И по-другому никак! Конечно, в области не лучшие условия. Рядом Белгород находится – так там все великолепно! Вообще, где ни посмотри, медицинским институтам дают особые условия. В Туле же все время своего существования ютимся. Вот дали нам это временное здание, и то слава Богу (Сейчас медицинский институт ТулГу располагается на ул. Смидович, за автовокзалом, в здании бывшей советской пельменной. – Ред.). В любых условиях можно работать, но теперешняя наука требует больших вложений.

Мы занимаемся клеточными технологиями. Мой ученик в прошлом году защитил по стволовым клеткам блестящую диссертацию – доктор наук Денис Викторович Иванов. Но он, живя в Москве, оперирует стволовыми клетками наших российских больных в Германии! Руки наши, головы наши, идеи наши, а главное – больные наши, а делается все за рубежом! А какие при этом получаются затраты!

Впрочем, что говорить? Вы посмотрите, кто руководит наукой, образованием и здравоохранением в стране… Стыдно мне становится! На смену профессионализму пришел менеджеризм. Решили, что менеджер может решать все. Да будь ты хоть трижды менеджер, но, если ты не знаешь, что такое винтовка, как ты можешь руководить обороной страны? Как можно, не зная, что такое сельское хозяйство, руководить им?

Но вопреки всему в нашей науке результаты есть! Только у меня – девять открытий на данный момент! Именно открытий, в рамках которых решается целое глобальное направление, по каждому из которых можно открывать отдельный институт. Но ничего этого нет.

У меня больше пятидесяти патентов на изобретения. Это немного, у людей в оборонке есть и по пятьсот, но все они закрытые. Но здесь же открытые! Бери – и делай, налаживай выпуск. Однако наши патенты за рубежом тут же копируют и выпускают у себя. И завтра мы будем там покупать изобретенные нами же изделия, потому что мы организовывать производство не умеем. А чтобы нам выпустить – надо выиграть какой-то грант. Но наши гранты – по полтора миллиона рублей, которых хватает только на бумаги, которые мы оформляем. Всеобщая компьютеризация привела к тому, что горы бумаг только возросли!

Понимаю, что не одна Москва во всем виновата. Но сверху идут все сегодняшние принципы работы. И это мешает. Несовместимые вещи – наука и бизнес. Да, мы хотим, чтобы наука давала отдачу. Но то, чем занимаемся мы, даст отсроченный результат. Да и не обязательно отсроченный. Вот у меня изобретен тренажер дыхательной мускулатуры, эффективность которого доказана и признана. Этот тренажер летал в космос – его испытывал космонавт Валерий Поляков. Берите – и делайте, но это ж организовывать надо! Более того, когда ко мне пришли с серьезными намерениями открыть производство, я объяснил, что стоить тренажер будет рублей триста. В итоге браться за него просто не захотели: дешево, невыгодно. А то, что производство будет миллионным, тренажер нужен каждой семье, используется в спорте, это не имеет значения.

И примеров таких – масса. Жизнь меняется, начальство тоже. Принципиально, чтобы наша наука даже в минимальных проявлениях могла бы давать результаты.

Чей больной?

– Каждый человек должен уметь оказывать первую помощь. Даже врачи теряются в экстремальных ситуациях. Однажды на заседании президиума академии медицинских наук СССР стало плохо Александру Леонидовичу Мясникову, лучшему кардиологу страны и мира. Вокруг сидят академики, профессора – не ниже. И кричат: «Скорую помощь!» Что, врачи высшего уровня первую помощь не умеют оказывать? Ну, почему?!

Сегодня проблема нашего института – нам надо учить выпускников после диплома. На это в бюджете выделяется 11,8 млн рублей. Эти деньги в университет не приходят: мы ж федеральные, хоть и готовим специалистов для региона. В других вузах деньги перечисляют на кафедру для подготовки. Я лично написал программу последипломной подготовки врачей в вузе. И каждый врач смог бы повышать свою квалификацию каждые пять лет, как ему и положено. И на сегодняшний день вопрос не решен.

У нас ребята грамотные. Процентов двадцать наших выпускников работают за рубежом, в Москве, многие защитили кандидатские диссертации. Мой выпускник 2000 года захотел работать во фтизиатрии, поехал работать в областную туберкулезную больницу, ему там говорят: кто ты такой? Ты там ликбез какой-то закончил, а не институт! Он немного промучился, плюнул и поехал в Германию. И сразу сдал там экзамен на врача! Сейчас получает шесть тысяч евро, работает хирургом. Человек занимается тем, что любит, и получает за это нормальные деньги. Он приезжает и говорит: «Мне просто хотелось им всем доказать, чего я стою. Я нигде больше не учился, только здесь. Мне хватило моих знаний». А вот сестра моего друга два года не могла сдать экзамен по специальности в Германии, хотя она доктор наук, профессор и завкафедрой нейрохирургии. Все зависит от мотивации и от личности!

В наше время был большой плюс – распределение. То, что врач работал три года самостоятельно, давало ему громадный опыт. От того, как работал, зависела дальнейшая судьба. Нам хорошие навыки давали тогда, на четвертом курсе я свободно ассистировал при операциях на желудке. После института меня на год забрали в армию. И там я сотни раз оказывал помощь – вскрывал панариции, вправлял вывихи, делал небольшие операции. И это было не на передовой – обычная военная часть в Вышнем Волочке. Конечно, эти навыки остались. Конечно, сохранились. В любое время могу все сделать, хотя и не хирург.

А сейчас у нас собираются пять-шесть врачей и решают, чей это больной. Но нет больных сердечных, легочных – есть Больной, а у него чуть больше проявлений легочных или сердечных. Это мы растащили человека по специальностям. Поэтому я сторонник того, чтобы сделать в России, как и был раньше, институт терапии. Терапия – это мать медицины, ее философия.

Немного о бессмертии

Как вы все успеваете? На фоне колоссальной научной работы и обязанностей менеджера еще и творчеством занимаетесь…

Стихи я пишу в любую свободную минуту и на любом клочке бумаги, который есть под рукой. Если мозг не работает, это дорога к Альцгеймеру. Есть потребность – пиши!

Жизнь интересная и хорошая, но мешают иногда проблемы со здоровьем. Подагра мучает, диабет. Но диабет не лечится. Нельзя лечить то, что заложено генетически. Можно исправлять гены, сегодня это реальная методика, но не стоит: никто не знает, как это скажется на последующих поколениях. Меняя экспрессию генов, мы меняем всю картинку, весь набор ДНК.

В Божий промысел вмешиваемся?

Конечно! Это не нами определено! Здесь тонкая грань. Мы подходим к очень важным открытиям, но надо вовремя затормозить. Сам не остановишься, тебя остановят (Смеется. – Ред.). Есть вещи, до которых человечество просто не дозрело.

У ученых много разработок. С помощью одной установки с КВЧ-волнами на расстоянии мы можем заставить крыс спать. Это похоже на электросон, только дистанционный. На том же «Норд-Осте» травили людей фентанилом, а можно было применить эту установку, и все были бы живы. Но ведь ее надо же разработать, наладить выпуск!

Есть проект «Россия-2045» о том, как обеспечить бессмертие человека. И это действительно можно сделать. Но это опасно. Кто будет отбирать тех, кто достоин жизни после смерти?

Что-то мы не можем, потому что нет возможностей. А что-то не можем, потому что не время. Надо быть критичным. Я думаю, Никола Тесла (Крупнейший ученый. – Ред.) в свое время докопался до очень важных вещей, поэтому и уничтожил свои наработки.

Человек – самонастраивающаяся система. Никто не знает его до конца…

Беседовала Юлия КОПЫТОВА