Слово об искусстве
Дмитрий Клочков
АРТ-ПРОЕКТ осуществляется при поддержке депутата Тульской городской Думы Владимира Григорьевича Оленникова.
С художником Дмитрием Клочковым мы встретились в творческом пространстве его мастерской, где он рассказал нам о своих взглядах на искусство. Дадим слово художнику.
– В моей биографии нет ничего необычного, за исключением, быть может, одного. В отличие от большинства современных художников я получил профессиональное художественное образование не в учебном заведении, а в мастерской художницы Брониславы Львовны Гершойг. Современному поколению имя Гершойг мало что говорит: оно незаслуженно забыто. Поэтому имеет смысл сказать несколько слов и о ней.
Бронислава Львовна училась вместе с Яблонской до войны в Киевском художественном институте у профессора Кричевского, потом ему ассистировала. Люди старшего поколения, может быть, еще помнят свой первый учебник – «Родная речь». В конце этой книги находились цветные иллюстрации – репродукции картин советских художников. На одной из них была изображена девочка: широко раскинув руки, она делала утреннюю гимнастику в залитой солнцем комнате. Внизу была скромная подпись: «Яблонская. «Утро». Это замечание дает возможность получить представление о том уровне мастерства, которым владели художники прошлого, среди которых была Гершойг. Она рано начала свою педагогическую деятельность, и у нее училось много художников, среди которых я могу отметить одного из первых ее учеников – Оскара Рабина, скончавшегося в прошлом году в Париже. В настоящее время в Третьяковской галерее проходит выставка его работ из фондов музея. Я же был последним ее учеником.
Интересно, а как проходили ваши уроки?
Собственно говоря, это не были уроки в привычном понимании этого слова. Скорее, это были беседы об искусстве, в результате которых закладывались основы рисунка, живописи и композиции; а дальше шли упражнения, призванные в помощь, чтобы лучше понять мысль мастера. Очень часто шел разбор художественных произведений. В мастерской Гершойг, или, как она сама любила называть ее на французский манер, ателье (l`atelier) приходилось учиться или переучиваться заново. В своем понимании рисунка Гершойг следовала школе П. П. Чистякова, воспитавшего целую плеяду замечательных русских художников XIX века. Форма в рисунке, в ее понимании, должна быть передана рельефом плоскостей. Иногда она просила сделать утрированный рисунок крупными плоскостями, что совершенно невозможно было выполнить без глубокого изучения и понимания формы натуры. Благодаря такому подходу легко было продолжить самостоятельно учиться и совершенствоваться рисунку. Для этого достаточно было пойти в музей и посмотреть «чистяковцев» – Сурикова, Серова и, в особенности, Врубеля. С последним меня связывает многое. Это и общая эстетика, и его трепетное отношение к форме… Врубель себе «смазанности» не позволял, у него все шло скульптурно. Я тоже стремлюсь к чеканности формы.
У вас на стенах развешено много картин, и все они яркие.
Да, это отмечают многие. Как-то на выставке в Манеже (Москва) ко мне подошла посетительница и сказала: «У вас какой-то особый колорит – очень звонкий цвет». В этом утверждении звучал вопрос: «Как это получается?» Пришлось очень кратко рассказать о дополнительных цветах, об «окрашенных серых». Дело в том, что в живописи как цветоведении Гершойг была последователем французского художника XIX века Эжена Делакруа, впитавшего все живописные открытия западноевропейского искусства, его теории дополнительного цвета, предвосхитившей импрессионизм. Но в особенности она ценила его работу с палитрой красок – то, что она называла «окрашенными серыми». Много Бронислава Львовна рассказывала о колорите русских художников, например о Сурикове с его «катасал». Так сам Суриков называл красочный замес. Художник пользовался маленькой палитрой, поэтому часто смешивал краски прямо на холсте. Если посмотреть внимательно его «Боярыню Морозову», то можно увидеть, что весь передний план – сплошной «катасал».
Вы работаете в разных направлениях. Здесь я вижу портреты, ню, натюрморты, пейзажи. Интересно, чем для вас является пейзаж?
Для меня пейзаж открылся с картин импрессионистов. Их отличает чистота и звучность палитры красок, свежесть восприятия. «Гений не тот, кто выдумывает несуществующее, а тот, кто улавливает неуловимое!» – воскликнул Роберт Шуман. Я поставил бы эти строки девизом всему импрессионизму. Чтобы уловить неуловимое, импрессионисты вышли из темных мастерских и стали писать картины в лесной чаще или в заставленном стогами поле, на шумном городском бульваре или на тихой деревенской улочке. Пленэр – работа над пейзажем под открытым небом на свежем воздухе – освежает палитру; поэтому он стал неотъемлемой частью моего творчества.
У вас есть ученики, последователи?
Есть ученики-любители, которые рассматривают живопись как отдых, хобби, которое позволяет переключаться. Но это не преемственность в профессиональном плане. Чтобы возникло последнее, в обществе должна назреть потребность в произведениях изобразительного искусства. Тогда у художника появляются заказы, а вслед за ними и ученики. Сейчас еще не сформировался класс людей, для которых поддержка искусства, науки становится потребностью. Но я вижу постепенное возрождение меценатства в России, например, в лице Владимира Григорьевича Оленникова, который, несмотря на свою занятость, находит время поддержать меня. Здесь можно провести параллель: у Левитана не было своего угла, и московский меценат Сергей Морозов предоставил ему свою мастерскую.
Студия находится по адресу:
ул. Скуратовская, 105 (здание «Машгео»)
8-953-954-07-48
